Цветы и ягоды прогресса

(Обо всём понемногу)

Юный поэт
Лирик нежный —
Поклонник безнадежный
Портнихи Кэт.
Он ей сонет
Посвятил.

Где даже сравнил
Её с зовом дали,
Отцветшей в печали.
Но, всем ясно,
Что это напрасно.
По любовным вопросам
Поэт будет с носом.

Ей — всё равно —
Ведь уже давно
У Кэтти
Есть на примете
Другой поэт,
Много выше —
«Писарь» Миша.
И этот пишет:

Ладушка, Катя цвет!
Посылаю вам конфет...
Потому нельзя ведь жить,
Чтобы Катю не любить
И её любимым быть!
- - - - - - - - - - - - - - - -
Мог ли он не победить?

(Философские заморочки)

Кто не знал болезни,
Не терял родного —
Тот и в книге жизни,
Без пиршеств на тризне,
Не понял ни слова.

Кто слезы горячей
Не знавал ожога —
Из годов прожитых,
Среди грёз разбитых,
Вынес тот немного.

Кто не знал и смеха
С молодым угаром —
Тот сошёл в могилу,
Вкатившись брюхом, с пылу, —
Жизнь проживший даром!..

(Фигняцинальная зуботычишка)

Часть вторая:

А там, без лишних слов и дум,
Залезть в любой «нейтральный трюм»
И, прихватив пуд кокаину,
Плыть полным ходом в Аргентину!..

Как Дон Германиос Герингос,
Весьма упитанный «ковбой»,
Валюту захватив с собой,
На вилле хочет голубой
Найти приют, отдохновенье,
Кровавых дел своих забвенье...

Иль став Дон Гиммлер-иль-Топоро.
Он враз сбежал бы очень скоро, —
Так Зе мечтает пред концом,
Хотя б испанским быть дельцом...
Иль стать известным Дон Адольфо...
И он примерился тайком
К фуражке с длинным козырьком...

Готов побитый сей «кумир»
Любой напяливать мундир —
И драпать с чувством и сноровкой,
Лишь бы не встретится с верёвкой...

Напрасный труд!
Плащи и виллы
Всё это вовремя сорвут,
И прозвучит со всею силой
В том бункере — ЗеЛох Капут!

(Фигняцинальная зуботычишка)

Часть первая:

А ну, Украина родная,
Взгляни глазком хотя одним,
Как фюрер, с бандой завывая,
Свой топит сводками камин...
И рвёт, и мечет бесноватый,
Дрожит бесовский хоровод —
Идёт разгромный двадцать пятый,
Неумолимый мести год!

Жидовские застыли рожи,
Перекосило в страхе рот:
Наш Русский, злой мороз на коже
Их с каждым днём сильней дерёт...
Фашистские томятся души,
Из логова удрать не прочь,
Но, бьют их с неба, бьют из суши,
И с моря бьют и день, и ночь...

Восточного не стало «вала»,
Чем ободрять теперь ослов?
Взгляни на маски карнавала,
Что вылезают из углов...

В бега собрался Клоп Зеленский,
Из Львовских вшивых бункеров...
В прикид свой приоделся женский
Как путник, потерявший кров,
Под взором штатовских ослов...

Гнус Дон Зе-Клон-Геббельсиадо:
Таким хотел балбес предстать,
Чтоб драпануть хотя б в Гренаду,
Ну, и бабло не потерять...

(В круговерти бесхитростных дней)

В молодые годы
Тело жаждет жить;
Хочется всей страстью
Горячо любить.

И плоды срываем
Смело в красоте;
Места нет печалям. —
Места нет беде!

Но, настанет старость —
Лютая зима:
Не щадят морозы
Тела и ума...

Если-ж загорится
Иногда любовь
В сердце и взволнует,
Как, бывало, кровь,

То обманы зренья,
Или чувств обман...
Солнце там не светит,
Где всё сплошь — туман!

Там, где одряхленье,
Где подавлен ум, —
Место для забвенья,
Не для ярких дум!

В молодые годы
Страсти все живут;
В старости невзгоды
На покой зовут!

(Обо всём понемногу)

Стих размеренный, текучий,
Звонких рифм набор трескучий...
С ним не надо нот.

Где положено, — цезуры*;
В рамки строгие цензуры
Каждый стих войдёт.

Раз прочёл, — как будто складно:
Перечёл, — не так уж ладно:
До души нейдёт.

В третий раз перечитаешь, —
Головой лишь покачаешь:
Нет, не тот Федот!

Цезура* — это постоянный словораздел,
делящий стихи на полустишия.

(Обо всём понемногу)

В жизни много неуместного,
Жизнь без мысли есть угар;
Пусть же «искры» смеха честного
Разгораются в «пожар».
Пускай зарево зловещее
Пробуждает тех, кто спит...
Ну, а слово — наше вещее,
Будет правды верной щит.

(Обо всём понемногу)

Вы дети низкого азарта.
Что вечно пели, вечно пили,
И на пирах всё пили, ели,
В любовь играли точно в карты.
За лень, распутство укоризны
Вас не тревожили нимало.
Вдруг время новое настало
Служить хотите вы Отчизне.
Но, для того нужна хоть капля
Любви горячей, неподкупной,
Вы ж в страсти вязнете преступной,
Как вязнет в чёрной глине цапля.
В сердцах лишь гниль у вас, как в луже.
Оставьте службу для азарта,
Играйте снова в кости, в карты...
Чтоб Родине не стало хуже.

(Необходимое заявление современного литератора)

Я консерватор, господа!
Поверьте мне, я консерватор,
И консерватором всегда
Желаю быть, хоть литератор!
Да и не только сам я, лично,
Все деды, прадеды мои,
Прабабки, бабки, — безразлично,
Все консерваторы они.
Детей хоть нет, но побожиться,
Готов поклясться даже вам:
Сейчас, чуть только кто родится,
В консерваторию отдам.

(Обо всём понемногу)

Шёпот... Робкое дыханье...
И цыганский пот.
Полминуты колебанья...
От щедрот в кустах гулянья, —
Смелый шаг вперёд.

Скрип колеблемой осины...
Легкий перепуг...
Обдирание почины —
Плюс взимания картинны —
Фортель ловких рук.

Быстрый спуск и вперегонку
Бегство на утёк...
По теням промчав бетонку,
Мчит блаженнейший внаклонку,
Дворника зевок.

(Стихи из карманов времени)

Девица, девонька!
Что с тобой стало?
Светлые глазки,
Веселость беспечная,
Алые щечки!..
Куда всё девалось?
Пала на личико
Грусть бесконечная.

Видно, голубушка,
Страсть-то не шуточка,
Тянет к огню
Мотылька неразумного,
Вьётся, порхает, —
Но только минуточка...
И опалило
Бедняжку безумного.

То мотылёк,
А ведь мы же создания
С волей, с рассудком
Всегда повелительным...
Воля! Рассудок! —
На них упования
Нас-то и губят
В моменте решительном.

(Поэзия жизни)

Упереть, слимонить, слямзить,
Своровать, украсть,
Цапнуть, хапнуть и охулки
На руку не класть*...
Утянуть или ограбить,
Стибрить, обобрать...
Всё же, как богат язык наш —
Можем мы сказать!

Примечание:
Охулки на руку не класть* — это значить не класть, не положить (прост.), не упускать (не упустить) своей выгоды.

(Важные мысли о ничтожных вещах)

Нет комиссиям числа,
Создают их ежечасно,
Городские же дела
Разрешенья ждут напрасно.
Сколько тут ни говори, —
Не идёт вперёд работа,
И нередко года три
Ждать приходится отчета.
Наконец, представлен он
И все гласные ехидно
Заявляют в унисон:
— Ничего в волнах не видно!

Кризис это деловой
Иль желание пропало,
Но, игрою биржевой
Заниматься стали мало.
Биржевик в себя прийти
До сих пор никак не может,
Сбился он совсем с пути,
Всякий слух его тревожит
И пугает каждый шаг,
Положенье не завидно.
Относительно бумаг
Ничего в волнах не видно.

Веря в свежих сил запас
И надеждами согреты,
Как грибы расти y нас
Стали новые газеты.
Все в издатели идут.
Вне себя от удивленья
Ежедневно там и тут
Мы читаем объявленья:
— Дело, мол, на много лет
И поставлено солидно,
Но... подписки нет, как нет...
Ничего в волнах не видно.

Туманы ядовитые
И жизни все разбитые,
Сомненья без конца,
Кругом ручьи кровавые,
Дела, слова лукавые,
Продажные сердца...

Ползут часы ленивые,
Дни, месяцы тоскливые...
Туман всё гуще, злей.
Как слабое мерцание,
Живёт воспоминание
О ласке вешних дней...

(Фигняцинально-нервнопотичная зуботычишка)

В области «Фантазии»
От времени практичного
И от тепла обычного,
Перелнезубосмычного,
Минуя безобразию
Я убежал бы в Азию…

И с жаждой фантастичного
Нежней-фигней обычного
Зашел в театр-фантазию.
Забыв, про безобразию
Астазию и Азию,
И пенки дерьмецу…

Но, тщетны дезинвазии
При всём единогласии,
А также косоглазии
Там бедный не к лицу!..
Раз в области «Фантазии»
Вольготно лишь... дельцу.

(Правдивые события)

Они у нас в стране хотели
Поживу лёгкую найти,
Людей всех русских извести
И, дни посыпались, недели…
Теперь заносят их метели,
Растут кресты на их пути.
Что не проехать, не пройти.

Растут вокруг кресты, как знаки,
Как символ, что у нас в краю
Всем бандерлогам-дурачью
Не выжить в этой жёсткой драке…
Нашли фашистские собаки
Погибель страшную свою.
И здесь им песен не споют!..

(Сплошь да рядом)

Вы встречали вероятно
С толстым пузом господина...
Он одет всегда опрятно
И прилизан, как скотина.

Говорит, всегда с волненьем
Говорун, каких не мало...
И с каким-то убежденьем
Нос суёт куда попало.

Всюду он, где ни пойдёте,
С интернета к вам суётся...
Здесь на митинге найдёте —
Без него не обойдётся.

Там солдат он в грязь вгоняет,
Там кричит, как жар горя
То Америку ругает,
А то Путина-царя!..

(Философские заморочки)

Быть в свете флюгером
Приятно и полезно:
Везде встречают вас
С улыбкою любезной.

Обед ли где дают
Иль вечер в честь кого,
Нисколько не стыдясь,
Иду я на него…

Сегодня у Петра,
А завтра у Пахома, —
Хотя они враги, —
Везде я точно дома!

И наших я люблю,
И вашим я служу, —
И потому везде
Друзей я нахожу.

(В дни революции 1917 года)

Снег падал тяжело и густо,
Собаки жались на ветру,
И пахло кислою капустой
И хлебом от мужицких рук.
Поскрипывали сани с гробом,
И лошадь, как в кошмарном сне,
Тащилась вязко по сугробам
Сквозь ветер и упрямый снег.

Изба-читалья. Остановка.
Короткая тугая речь:
— Товарищи!.. Перо—винтовка...
Он не сумел себя беречь...
А ветер речь крутил и комкал, —
Он был доволен, пьян и сыт...
Седой старик заплакал громко
Под похоронный марш навзрыд.

И Петька, ярый комсомолец,
Гармошку вытянув дугой,
Смотрел с тоской в густое поле,
С тоской и ненавистью злой...
Вот снова тронулись. Дорога
То вверх, то вниз, то впрямь, то вкось;
Собака брызнула под ноги,
Увидев сглоданную кость...

Какая глушь... Погост. Могила...
Снимали шапки. Дед сопел...
А ветер с новой дерзкой силой.
Пьянея, плясовую пел.
Уже по снегу вечер сонный
Густые кудри разбросал
И Петька вместо похоронной
Сыграл —
Интернационал.

(В дни революции 1917 года)

Часть третья:

Спокойно глядит величавый поэт
Летящим саням в запорошенный след.
Чтоб быть на заре — когда в дымке все крыши —
Еще величавей, спокойней и выше.

Бульваром! Бульваром! Бульваром на мост,
С которого виден Кремлевский погост:
Кресты, усыпальницы, призрак орла
И лёгкая странница — белая мгла.

Налево, направо — куда ни взгляни —
Один купола! Ничего, кроме них.
Стоят и мерцают. Стоят и горят
Огромные горы горящих гранат.

Но, выплыл завод из туманной грязи.
Высокой трубою, как пальцем грозит...
Гудок прокатился волною тугой
И разом на зов отозвался другой.

И сразу на церкви полезли дома
Зубами карнизов ловить и ломать.
И дымка рассвета, как пушечный дым,
Качнулась, рванулась и скрыла следы.

Светлее разжиженной ночи мазут...
Крестьяне поклажу на рынки везут.
И красное знамя — кумач огневой —
Заря развернула над вставшей Москвой.

(В дни революции 1917 года)
Часть вторая:

Все глуше, все реже опавшие шумы...
Молчанье прибрежий привычно угрюмых.
Молчанье долины, открытой ветрам, —
Червонным дельфином — Храм!..

Багрового мрамора гладкие глыбы,
Распластанные окровавленной рыбой,
Сползающей к берегу медленной массой
Лоснящегося и тяжелого мяса...

Вдали — перелёты и арки моста.
Покинутой барки зальдевший костяк...
Поодаль — плотина и пена...
Под ней — зрачки, в зеркала забежавших огней.

Бульвара спина, от деревьев крылата,
Выносит на спящую площадь Арбата,
Где Гоголя выбелил снежный занос,
Набив седины меж чугунных волос.

Глядят часовым окна «Струкова дома*» ...
А в улочках узких укрылись хоромы,
Зарывшись в железных оград кружева,
Дремать и морщинистый век доживать.

Никитский бульвар до Никитских ворот,
Где в буйные дни лопотал пулемёт.
И вон — впереди — лесником на опушке —
Без шляпы — курчавый, задумчивый Пушкин.

Примечание:
Струкова дома* — Автором первоначального проекта будущего дома Моссельпрома в Калашном переулке стал зодчий Н. Д. Струков, выполнявший заказ купца А. И. Титова.

(В дни революции 1917 года)

Часть первая:

Бессонною ночью бродил по Москве,
Чтоб выйти вдруг молча, студёный рассвет.
Ступая по белой, как соль, мостовой —
Когда, осовелый, весь город немой.

Оборки заборов, кибитки ларьков...
Витье переулков, чей лад бестолков.
Базар или табор? Разбойный ли бор?..
Деревья, деревья... ларек и забор!

В лимонном соку, в апельсинных тонах
Желтеют, рыжеют, огнятся дома...
Мелькают, как спицы, в цветном колесе..
Не то—небылица?.. Не то—карусель?..

Кокошник Кутафьи — насквозь прорезной —
Дурманит манеж снеговой белизной.
Мережка и прошва добротных оград...
Кремлевский сосед — Александровский сад.

На Красную площадь по ленте стены.
Здесь в узел столетий мечты вплетены...
А сбоку — амбары с пахучею кладью,
Часовни, трактиры и лавки Зарядья...

Сбегают ступеньки гурьбою и вскачь
К ногам задремавших извозчичьих кляч.
И — юркнув в калитку — лежат во дворе
У ржавых, суровых, степенных дверей.

Она вошла —
И сполохами затенив,
Росла, как степь,
Как полк Буденных.
И вот России эти дни,
Как почерки
Весенних молний.
Как с гор ручей,
Она впадает в темень лона,
Она ночей
Вникает полноту,
Или к земле
Тревожно ухо клонит,
Чтоб отозваться
Музыкой и тут.
- - - - - - - - - - - - - - - -
Так шли года —
Лукавая и полая вода:
И золотая
Медлила секира
И, грозами
Играть устав,
Светлела
За холмами мира.

(Происхождение непонятных слов)

«Чёрт в стуле»

… Некий джентльмен, состоявший другом дома при какой-то замужней женщине, был уличён мужем этой дамы и избить стулом до синяков. После этого «друг дома», объясняя происхождение синяков, говорилъ своим знакомым, что синяки нанесены ему во время его нахождения в доме одного спирита, где внезапно взлетевший на воздух стул. стал наносить ему удары.

«Сапоги всмятку»

… Какой-то провинциал купил себе сапоги в лавке Апраксина рынка. Когда провинциал надел эти сапоги и прошелся по улице в дождь, то новые сапоги превратились в бесформенную массу. Провинциал принёс сапоги обратно, но тут ему заметили:
… — Вы знали, господин, что покупали! Значит, в Апраксином покупали-то, а не на Невском...
… — Чем же ваши сапоги от тех-то отличаются?
… — Тем-с, что у нас продаются исключительно сапоги всмятку, для умерших, а там — вкрутую для живых...

«Тулуп вывернуть»

… Один купец пригласил к себе кредиторов и просил их захватить с собою векселя, по которым обещал расплатиться. Должник списал сумму со всех выложенных на стол векселей и удалился в кабинет, якобы за деньгами.
… Но через минуту он снова вышел оттуда на четвереньках, наряженный в вывернутый медвежий тулуп. Кредиторы приняли его за медведя, испугались и бросились бежать, оставив векселя на столе, а должник, собрав векселя, сжег их в камине.

(Философские заморочки)

Где забытые трупы валяются,
Там тенями под чёрною мглой
Всё шакалы ночные слоняются,
Издавая пронзительный вой.

И сверкают глазами холодными
Над телами погибших людей,
Они к жертвам приходят голодными,
И уходят, алкая сильней...

Расправляясь с большими и малыми
И горя ненасытным огнём,
Смерть гуляет повсюду с шакалами —
С чёрной свитою, чёрным путём...

(Философские заморочки)

Нет, я не верю, что будет время,
Когда исчезнет земная жизнь,
Померкнет солнце, бессильно тлея,
И, кладезь сердца, погасит мысль!

Я допускаю, что превратится
Корона солнца в холодный лёд,
Но мысль, которой земля гордится,
Царица жизни — нет... не умрёт!

Погаснет солнце...
Пусть ночь струится, —
И искры наших сердец зажжёт;
И метеором пусть загорится,
И вдаль несётся стрелой вперёд!..

(Зубоврачебная история)

… Жила-была дантистка. У неё был муж, да семилетняя дочка, да собачка Жучка. У мужа, по обыкновению, то есть по-семейному была ещё и теща.
… Однажды, пришел к дантистке добрый толстый господин, у которого от боли была подвязана распухшая щека.
… — Что, зубки болят? — ласково спросила дантистка.
… — Анафемски! — промычал пациент и уселся в инквизиторское кресло, подставленное ему дантисткой.
… «Зубная эскулапиха» взяла страшные щипцы, запихала их больному в рот, захватила ими первый попавшийся зуб и потянула…
… Тянет, потянет его, как в той известной детской сказке, — а вытянуть-то никак и не может.
… Стонет больной... глаза на лоб лезут и слёзы накапливаются…
… Позвала дантистка мужа. Муж за жену, жена за щипцы, щипцы за зуб: тянут, потянут, — вытянуть не могут.
… Рычит больной, внутренне извергая проклятия и чертыхаясь...
… Позвала тогда эскулапка мамашу. Теща за зятя, зять за жену, жена за щипцы, щипцы за зуб: тянут, потянут — вытянуть не могут.
… Воет больной, как волк на луну, руками кресло скребёт, ногами дергает, а слёзы ручьями льются…
… Позвали тогда на помощь дочку. Дочка за бабку, бабка за зятя, зять за жену, жена за щипцы, щипцы за зуб: тянут, потянут, — вытянуть не могут.
… Орёт больной, как ишак во всё горло.
… Вот тогда и позвали собачку Жучку. Жучка за внучку, внучка за бабку,
бабка за зятя, зять за жену, жена за щипцы, щипцы за зуб: тянули, тянули — и на полу растянулись…
… В щипцах оказался зуб с куском челюсти...
… Рявкнул добрый толстый господин, да как пошёл, вокруг да около, руками размахивать, всем зубоврачебным труженикам зубы-то и повышибал. Одну только тёщу наказание это миновало, так как во рту у неё давно уже пусто было; да и собачка Жучка вовремя улизнуть успела.
… И решила после этого дантистка оставить свою ротовую специальность и поступить на кулинарные курсы.
… Что было дальше, мне неведомо, а поэтому и наша сказка закончилась…

Создавши мир вдруг,
Боги усмотрели,
Что на земле число зверей
Гораздо больше, чем людей;
А чтоб они людей не съели —
Богами было решено:
Животных часть большую
В людей немедля превратить;
Хоть и рискованно оно,
Но на богов за шуточку такую
Ведь некому челом-то бить...
Теперь вопрос: —
Чем стали заниматься
Все превращённые в людей?
Сперва...
Потом...
Всегда кусаться.

Я, вопрос обдумав строго,
Убедился без труда:
Иллюзорного есть много
В полной жизни завсегда.
Говорю, как по уставу:
Нереально, например,
Что красавице по нраву
Старенький пенсионер.
Бесполезно, выпив яда,
Хохоча орать, плясать...
Непрактично без заряда
Из ружья в зверей стрелять.
Без огня ведь невозможно.
Появился чтобы дым!
Кто свидетельствует ложно,
Тот не может быть святым...
Утопично, чтоб начало
Ночью солнышко гореть,
Чтобы днём луна сияла,
Звёзды птицами лететь...
Чтоб зима была без снега
Ну, а лето без цветков,
Чтобы взвилась вдруг телега
В воздух выше облаков!
Жир не может барсуковый
Стоить двадцать пять рублей...
Чтоб оранжево-лиловый
Был бы цвет у журавлей.
Вещь возможная едва ли,
И немыслимо никак,
Чтоб ни разу не слыхали
Что такое Зодиак!
Чтоб во льду вода кипела.
А огонь холодным стал,
Чтоб корова песни пела,
А в ответ ей дрозд мычал...
Фантастичного на свете,
Словом, очень много есть.
Я привёл примеры эти.
Всех же их не перечесть!..

Вы, жить другим счастливо не даёте,
И сами счастья в жизни не нашли…
Как трупы, вы давно уже гниёте
И всё живое гоните с земли…

В вас веры нет в людское возрожденье,
Её мертвит неравное житьё!
Свободы вы не знали от рожденья,
А у других вы отняли её!

Вы хищники с раскрытой вечно пастью,
Тельца златого жалкие рабы.
Жрецы религии тупого сладострастия,
Гнилого здания — гниющие столбы…

Окончен пир, из чада наслаждений,
Вы обнаглевшею, зловещею толпой,
В моменты ваших однополых отношений
Найдя свой путь, сквозь ваши прегрешенья,
Народ бредёт с протянутой рукой.

Враньём и жадностью покрыв страну родную,
И преступлений злых свершив позорный ряд,
Вы превзошли в бездушье даже ад!
До опьянения вы пьёте кровь людскую,
Но, эта кровь — ваш смертный яд!

В голубых облаках представительства
Мне, мерещится тонкое пение:
Голоса подаёт покровительство,
Дышит страстью земной средостение...

В светло-розовых гаммах желания
Я закован судьбою в тиски;
В наше время — пустое мечтание
Никому, верьте мне, не с руки.

Но, я знаю, меня обновленная
Мать Россия на свет проявит
И улыбка лица оживленная
Всех отверженных вас удивит...

И потянутся гордые руки
За лукавой, «зелёной мечтой»,
Но в награду им черные муки
Будут вместо судьбы золотой...

(Философия с того света)

И несвободная женщина может свободно освободиться от старого хлама.
… Елена Прекрасная.

Свобода для женщины кроется в праве открыто любить... В этом ли мы не свободны?
… Аспазия.

Меня вовсе не утешило бы право быть директором департамента!
… Мессалина.

А кто мне поручится, что, занимая пост полицеймейстера, — я не подурнею?
… Лукреция Борджиа.

Скромная женщина довольна порцией своей власти и даже полпорцией.
… Порция.

Мы с Филимоном были равноправны.
… Бавкида.

Не мы должны просить равноправия у мужчин, а они у нас!
… Ксантиппа.

В любви своей женщина хранит источник равноправия.
… Юлия-Джулия, невеста Ромео.

Э, батюшка! Не наше это дело!
… Коробочка.

Ну, скажите, что здесь
Неприличного,
После смеха, да… —
Экологичного?
После танца, да-да,
Экзотичного,
Эластичного
И ягодичного;

На столе голым
Пред секретаршею,
И любовницей шефа
Наташею?
Ту, что тайно зовут
Все султаншею
И была в этот день
Юбиляршею!

Ну, и что-же здесь вам
Неприличного?
Кроме танца пред ней
Эротичного?
А?..

(Правдивые истории)

Стесняют нам нынче свободу
Продажи крупинок сплеча;
Пожалуй, заставят и воду
Давать по рецепту врача!

Не ждали, ей-Богу, от неба
Таких мы нерадостных лепт;
На мякиш целебного хлеба,
Пожалуйте, скажут, рецепт!

В укор двадцать первому веку
Тут молвишь невольно: ай-ай...
Ну, время! Хоть сам ты аптеку
Свою в удручённость глотай!

(Вещание мудрого поэта)

— Всё моё — сказало злато,
— Все моё — булат сказал;
Так поэт один когда-то
Мудро людям провещал.
Но текли за годом годы,
И вся жизнь пошла не так:
Неизменна к «злату» мода,
Но «булат» попал в просак.

Люди мудро порешили,
Что «турнир» — один пустяк,
В «Лету» меч похоронили
И о нём давно забыли.
Взяв оружием — «кулак»
Изменивши так реченье,
Что поэт тот провещал,
Мы постигли, без сомненья…

Жизни смысл и идеал.
Брат войной пошёл на брата,
И кипит борьба кругом
Добывая медь и «злато».
Но, забросив сталь булата,
Мы берём их — «кулаком».

I.
В древней Греции некий мудрец
Meж людей «человека» искал,
И, найти чтоб его, наконец,
Он фонарь, даже днём, зажигал.
Но фонарь ему мало помог.
Меж «людей» он напрасно бродил, —
Но найти «человека» не смог
И, фонарь, рассердясь, загасил.

Тот мудрец уже умер давно:
Только память осталась о нём,
Да как басня, преданье одно,
Как он в полдень ходил с фонарём.
Но теперь, в «просвещённейший» век —
Кто не верит, тот сам посмотри —
Утверждать не берусь, есть иль нет «человек»,
Под глазами-ж «людей» часто есть «фонари».

II.
На «камень мудрости» точили прежде зубы,
И тщетно зубом взять хотел его философ...
Но, в наши времена все знания сугубы,
И мы избавились от этаких вопросов...
Философ древности узрел свою мечту бы:
Ведь, тайною теперь владеет каждый книжник,
И даже у всех тех, которые беззубы,
Торчит за пазухой увесистый булыжник!

Моралист нам очень строго
«Камасутру» всё ругал...
Всё за то, что слишком много
В ней он сальности встречал:
— Ни одной, мол, в ней странички
Без похабства не сыскать...
— Гм! Мы думали, "клубнички“!
Надо будет почитать...
Против взяток восставая,
Он при этом сообщил,
Как, улики избегая,
Некий взяточник хитрил:
Сам не брал, но подчинённый
Для него был должен брат.
— Гм! А способ то манённый! —
Надо будет испытать...
Пьянством также возмущаясь,
Между прочим он сказал,
Будто пьянство, развиваясь,
Всех объяло на повал.
— И у нас, в селе, готовы
Вновь чего-то открывать —
— Гм! Трактир откроют новый!
Надо будет побывать...
Он, на моды нападая,
За цинизм, в пример привёл,
Что вчера, журнал читая,
Моду новую прочёл:
— С ней, мол, чуть ни паутинка
Будет женщин покрывать.
— Гм! Мы думали, — новинка!
Надо будет заказать.
И ещё, весьма о многом,
Он нам долго толковал,
В тоне резком, очень строгом,
Нас в пороках укорял.
Вот он кончил, и, понятно,
Раздаётся похвала,
Что полезна и занятна
Эта проповедь была.

Давно разорвавши условность цепей,
Отринувши скромность желаний,
Не знаю я лучшего в жизни моей.
Как прелесть свободных свиданий,
И нега, и ласки, и страсть, и любовь
Кружит, будто вихрь то безумный;
Волнует, как море и жжёт мою кровь
Свет ночи без удержу шумный.

Сегодня объятья и ласки с одним,
На завтра встречаю другого,
Но быстро остынувши сердцем я к ним,
Пускаюсь на поиски снова.
То мчусь вдаль далёко чрез волны морей,
То в жаркой стране изнываю;
Сегодня татарин, а завтра еврей...
Все расы узнать я желаю!

Испании жгучей любила сынов,
С французами шла к адюльтеру;
И все же любить я всё вновь и всё вновь
Желаю, откинувши меру.
Револьвер над грудью моею сверкал,
Душил меня дважды Отелло,
Потом угрожал мне холодный кинжал,
Но... всё без вреда пролетело!

По-прежнему бурною страстью дышу,
Объятья по-прежнему цепки,
Хоть, может, придётся, как знать палачу
Меня разрубить скоро в щепки...

Примечание:
Песня бурной красавицы* — была написана в 1972 г для театральной студии молодого актёра при ДК Химиков г. Джамбула, для спектакля «Женская истина под маской».

Сообщенье опоздало,
Жизнь сама ушла вперёд.
Да, проделано немало:
Облегчился переход!

Каждый мысль невольно нежит,
Не таись и не скрывай,
Ногу-ль поездом отрежет?
Руку-ль вывернет трамвай?

Или с крыши кто на череп
Глыбу снежную свалит?
Чтоб ты был, по крайней мере-б
Инвалид, как инвалид!

Аксиома. Очевидность.
Факт. Действительность. Не сон.
Переход на инвалидность
Гениально облегчён!

Старые легенды, древние преданья
Сохраняют миру сильных имена.
Но, молчат про горе, скорби и страданья,
Всё, чем так ужасна дикая война.
По телам сраженным мчатся колесницы,
Братьев устремился против строя строй,
Ожидают пленных казнь иль гнёт темницы
И над всем вознёсся, как орёл, герой.

Гордый и жестокий, весь закован в латы,
Страшен победитель тьмы минувших лет...
Раб лобзал со страхом у героя пяты,
Чернь рукоплескала, гимн слагал поэт.
Создавались кровью летописи славы,
Но, семян кровавых был ничтожен плод...
Изменялись люди, изменялись нравы,
Подвигу иному наступил черед.

Кто ж герой наш новый? Дерзко, как воитель,
Он рукою слабой не поднимет меч...
Труженик упорный он простой учитель,
Латы его — знанье, а оружье — речь.
Не на поле бранном, а в смиренной школе
Долг свой незаметный исполняет он,
Но про то, что вёл он землю к лучшей доле,
Скажут ли легенды будущих времен?

Таратайка дней минувших
И жидовская корчма —
Вот старинная поездка
Поэтичная весьма.
Всё в ней было любо, мило...
И коней безногих вид,
И томительная тряска,
И пейсатый старый жид.

А теперь в вагоне пышном
Путь удобен и хорош,
Но поэзии, однако,
Нет в поездке и на грош.
Всё противно, гадко, пошло,
От порядков — ждать беды,
Но всего пошлей владельцы —
Элегантные жиды.

(Правдивые истории)

Он забрал в теченье часа
Всю продукцию ларька, —
Масло, яйца, рыбу, мясо,
Колбасу, окорока.

Лебезил пред ним Гаврила,
Умиляясь во весь лик, —
Дескать, счастье привалило, —
Покупатель — оптовик.

А тому, кажись, всё мало,
Всё успел переглядеть,
Забирает что попало,
Даже порченную снедь…

Вдруг, — как стукнет по прилавку,
Да как вскочит… будто стул
Кто-нибудь ему булавку
Злонамеренно воткнул.

Оказалось, — вот-те, нате!..
Продавца метнуло в жар… —
Это был не покупатель,
А горздрава санитар.

Он вышел... Цирк заволновался...
Сказал — хохочут все до слёз...
Для всех смешным таким казался
Забавный вид и длинный нос...
Лицо — обмазанное мелом,
А рот — почти-что до ушей,
В каком-то балахоне белом
— Смешил он взрослых и детей.
Он тут — минутная забава,
Смешной паяц, бульварный шут!
Как дым — его талант и слава
С уходом публики пройдут!
Ему ненужно поклоненья
Крикливой взбалмошной толпы, —
Гроши — его вознагражденье,
Он жатвы — жалкие снопы!..
Сегодня должен он стараться
Смешить, смеяться самому...
Никто не может догадаться,
Что... плакать хочется ему!..
Он корчит всем забавно мины,
Трясёт смешно картонный нос,
В уме же — мрачные картины,
Картины грустные до слёз...
Он видит домик деревянный
С гнилым скосившимся крыльцом...
Входная дверь с клеёнкой рваной...
Жена с измученным лицом...
Но вот пред ним еще картина: —
Убогий стол... а на столе.
Он видит труп малютки — сына,
С печатью смерти на челе.
Там смерть — а здесь идёт забава...
Там плач, а здесь идёт содом...
Там смерть своё явило право,
Здесь — жизнь виднеется во всём!
Он плачет... Публика хохочет...
И хочет крикнуть он для всех,
Что, не шутя он плакать хочет...
Кричит... И снова страшный смех.

Ещё молчат в портах лебёдки
На складах — сумрак, тишина,
Бездонных трюмов сохнут глотки
И ждут Российского зерна.

Из края в край, по лону пашни
Деревня свой смыкает круг —
С трудом встряхнувши день вчерашний,
Новейший в землю гонит плуг.

От злых Карельских буреломов,
У камня вырвав клок скупой,
Вплоть до приволжских чернозёмов
Идёт просёлочной тропой...

Москвы заморский зычен голос:
В глазах у банков, у контор —
Российский, жёлтый, спелый колос
И хлебных пажитей простор.

Но, не урвать от каравая, —
Европа с горя льёт слезу...
Таится сила вековая
В зерне на «варварском» возу!..

Кончены танцы и пляски
Чуть не с утра до утра;
Прочь маскарады и маски,
Свадьбы, балы, вечера!
К чёрту — театры! С позором
К чёрту веселье летит...
Жаль, невозможно актерам
К черту послать аппетит!

Кончены танцы и пляски
Чуть не с утра до утра;
Прочь маскарады и маски,
Свадьбы, балы, вечера!
К чёрту — театры! С позором
К чёрту веселье летит...
Жаль, невозможно актерам
К черту послать аппетит!

Часть вторая:

Работал ты, не спал ночей:
Все верил честности людей,
Ну, а скажи-ка, что ты кушал,
Как без штанов и без сапог
Зимой в своей конурке дрог?
Рассказ твой я б теперь послушал.
Скажи, чего ещё ты ждёшь?
Не хочешь ли на «медный грош»
Разжиться ты, мой друг любезный?
Не мыслишь ли вернуть ты вновь
Былую силу и любовь?
Ты просто глуп! Совет полезный.

Тебе даю я: плюнь на всё,
И горе глупое своё
Запри между досок сосновых.
Чего бояться? Трусость брось!
А чтоб ожить не привелось,
Купи ты шариков свинцовых,
— И рад бы жизнь я перервать,
Да где мне шариков достать?..
В реке — простудишься, пожалуй.
Да не дадут и умереть:
Увидят — вытащат, терпеть
Прикажет щетками «бывалый» ...

Так очень скверно! — Милый мой,
Я вижу, ты болван большой
И был, и так остался с детства...
Сообразительности нет!
А уж какой простой предмет,
Как будто только два и средства!..
Раздался хохот... Сердце, что-ж
Не говоришь, что это ложь,
Что надо жить, любить и верить?..
Тоска! Тоска! Свеча горит,
И сердце ноет и болит,
И этой боли не измерить!..

Часть первая:

Сижу один. Свеча горит.
Вокруг всё дремлет и молчит,
Но, грусть не спит, и жжёт, и мучит!
Горит больная голова,
И шепчет кто-то мне слова:
— Да как-же жить-то не наскучит?
Чего ты ждёшь, чудак смешной?
Поверь ты мне: в земле сырой
Отлично будешь гнить, мой милый!
Хоть червячков покормишь ты,
А то всю жизнь — одни мечты,
И злость, и плач какой-то хилый...

Решись покончить навсегда
С ненужной жизнью. Не беда,
Что напечатает газета,
Что вот, такого-то числа
Тебя полиция нашла,
И что на лбу твоем примета...
Как будто пулю ты всадил...
Приятель, ты ведь уж пожил,
Поистрепался, износился
Не мало есть седых волос,
Морщин не мало провелось,
Ну, а чего ты здесь добился?

— Любил ты? — смех в ответ звучал,
И твой прекрасный идеал
Стал безобразным разноцветом...
И всё, что было мило в нём,
Исчезло в омуте глухом,
Меж мной, тобой и интернетом...
Потом друзей имел ты тьму;
Готов был сесть за них в тюрьму,
Последним, может быть, делился
A где те сладкие друзья,
Куда девалась их семья,
Как без сапог ты очутился?

(Среднеазиатская сказка)

Рядом с небом по земле, на горе высокой,
Едет чёрт на помеле в арбе неширокой.
Сарт сидит на облучке и везут лягушки,
Ведьма вертит на крючке булочника сушки...

Солнце жарит и палит, Чёрт и в ус не дует
И где пыль столбом валит — землю он целует.
Две кикиморы-обжоры камни жрут как рис, —
Это чёрт с семьёй и в горы едет пить кумыс.

Отдавило чёрту ноги, боль в боках бесовских,
Наши горные дороги стоят эсэнговских!..
Ведьме глазом чёрт мигнул, отпил полреки —
И чрез горы вмиг шагнул прямо в кишлаки!..

Через сутки добрались все достигши планов, —
Чёрт уж бочкой пил кумыс и глотал баранов...
Сарты, ехавши верхом, в страхе с гор валились
И верблюды кувырком вниз стремглав катились.

Тигр в горах явился с дуру, — Чёрт его схватил
И содравши с тигра шкуру чучело набил...
Ветер злобствовал в горах — расползлись букашки,
Чёрт, улегшись на коврах, с ведьмой грыз фисташки...

Свыкся чёрт в ущельях гор с жизнью азиатской,
И туземцам с этих пор слышен хохот адский!

Лет сто назад болезни этой
Не знал врачебный персонал,
И случай, прессой тот воспетый,
Впервые занесли в аннал* —
Когда чево-то стало твёрдо,
Редчайший казус на земле...
У респектабельного лорда
На респектабельном челе.
Синклит врачей взялся ретиво
И после длительных потуг
«Bezmozglika conservativa**»
Квалифицировал недуг.
И вот поверье-ль, зараза,
Но только, в пику мудрецам,
Болезнь всё чаще, раз от раза,
Пошла по замкам и дворцам.
И липла к пэрам и к особам
На протяженье многих лет —
И поголовно твердолобым
Стал родовитый высший свет.
Оно-б и кончено! И баста!
Здесь вывод ясный и простой:
— Пускай блистательная каста
Заражена болезнью той.
Пускай сановные особы,
Уж если жребий их таков,
И пребывают твердолобы —
Хоть до скончания веков!
Но мы стоим пред новой фазой.
Летит молва. Встревожен свет.
Представьте: модною заразой
Настигнут жёлтый Генсовет.
И у вождей тред-юниоров,
По злой иронии судьбы,
Буквально на глазах мильонов
Твердеют вдумчивые лбы.

Примечание:
аннал* (лат.) — годовая запись событий, происходящие в Древнем Риме.
Bezmozglika conservativa** (лат.) — консервативное безмозглее.
21.10.2024 г

Глава третья:

Мотылек пленился Розой.
От него в восторге Роза —
И глядит на их блаженство
С тайной завистью Мимоза.
Мотылёк, целуя Розу,
Ей лепечет страстно, нежно:
— Где любовь чиста, взаимна —
Там блаженство неизбежно.

Роза! Роза! Наше счастье
Беспредельно, бесконечно.
У меня одно желанье —
Быть в тебя влюбленным вечно.
Очарованная Роза
Отвечает, стыд скрывая:
— Я твоя! — А мотылёк ей:
— О, мой ангел! Дорогая!

Дальше то, что всем известно:
Мотылёк покинул Розу,
Дав узнать ей горечь жизни,
И влюбил в себя Мимозу.
Под луной ничто не ново!
Любят вечно только в сказке,
В жизни-ж краток промежуток
От завязки до развязки...

Наслаждение изведав,
Роза алая увяла, но, однако, увядая,
Мотылька благословляла.
Мотылёк-же в это время
Клялся в верности Мимозе
В тех же фразах, слово в слово,
Как клялся когда-то Розе.
Вот и всё. Роман несложен.
Но, за то не без морали:
Розы многие и в жизни
Точно также увядали...

Глава вторая:

Вспоминая образ, милый,
Соловей притих уныло.
Всё, что радовало прежде —
Стало вдруг ему постыло...
Солнце с ласковой улыбкой
Говорило: — Брось печали!
Ведь на искренние чувства
Розы редко отвечали.

Легкомысленны в поступках
Эти милые созданья.
В них сочувствия не встретить,
Трудно вызвать состраданье...
Утешают птицы хором:
— Унываешь ты напрасно!
Для душистой алой Розы
Ты не пара, — это ясно.

И цветы твердили тоже:
— Роза алая-кокетка.
Улыбнется — очарует,
Но зато счастливит редко.
Если будешь сокрушаться,
Жизнь погубишь молодую...
Мало, что ли, Роз душистых?
Поищи — найдешь другую.

А Ракита замечает:
— На тебя глядеть обидно!
Столько пыток из-за Розы —
И грешно тебе, и стыдно!..
Но, певца полей и леса
Ничего не утешало
И в один прекрасный вечер
Соловья, увы! не стало!

Глава первая в двух частях:

Часть вторая:

Всех он песнями, я знаю,
Увлекает и чарует,
Но меня его вниманье,
Я уверена, минует.
Не поддамся я обману,
Не поддамся увлеченью:
Я любви его не верю,
Я не верю его пенью...

Весь цветник, косясь на Розу,
На такую речь дивился:
К Соловью еще до ныне
Так никто не относился.
Удивляется береза,
Удивляется осока...
Услыхав ответ жестокий,
Соловей вспорхнул высоко.

Полетел он в край далёкий,
К церкви старой, на кладбище,
И в кустах густой ракиты
Свил последнее жилище.
И не стало слышно песен!
Навсегда замолкли трели,
Только изредка лишь вздохи
Грустной нотою звенели.

Глава первая в двух частях:

Часть первая:

Пролетая сад душистый
И к любви стремясь мечтами,
Соловей увидел Розу
Между пестрыми цветами,
И увлекся этой Розой!
На неё глядя со страстью,
Стал манит её к блаженству,
К долговременному счастью.

Подчиняясь чарам неги,
Посоперничать с свирелью
Захотел он — и по саду
Рассыпать стал трель за трелью.
— О, поверь ему! Там шепчут
Розе братья и сестрицы.
Ничего нет лучше песни,
Песня — светлых грёз царица.

— Посмотри, как он страдает?
Он в тебя влюбился, Роза! —
Так промолвила с улыбкой
Вечно томная Мимоза.
Им в ответ смеётся Роза:
— Соловей ваш смел не мало!
На подобное признанье
Я его не вызывала...

Часть вторая:

Видит он; за работой, согнувшись сидит
Образ девушки чудно-прекрасный, —
Он, минуты немедля, к несчастной спешит
И твердит ей урок безобразный:
— Брось, безумная, силы свои надрывать
За работой грошовой своею...
Ты прелестна собою и, знай, пропадать
С красотой безрассудной твоею...
Из голодной и жалкой семьи поскорей
Убегай в мир довольства и счастья,
Там предложить тебе сытый полк богачей
И карманы свои, и участье...
— Там тебе за любовь за твою поднесут
Бриллианты, цветы и наряды,
Променяй только свой забивающий труд
Ты на пошлости, страстные взгляды.
Не смущайся смешным и ненужным стыдом,
Предрассудки забудь и смелее
И работу свою, и свой нищенский дом —
Всё оставь, всё бросай поскорее.
Страшной песне Разврата с глубокой тоской
Против воли бедняжка внимает,
Хлещет в окна к ней осени дождь проливной
И свеча на столе догорает.
Ряд напрасных обид и лишений года —
Всё ей вспомнилось с прежнею силой.
И казались ей эти минуты труда,
Преждевременной, душной могилой.
А разврат, между тем, рисовать продолжал
Ей всё краше и краше картины:
То роскошный, цветами уставленный зал.
То причудливых мод магазины...
И не в силах, несчастная, сладить с собой,
Злым советам его уступает.
И в угоду ему, как цветок полевой
Под рукой косаря, погибает...

Часть первая:

Посреди многолюдных больших городов,
В самом центре их жизни кипучей,
Людям на зло и на горе многих годов
Богатырь приютился могучий.
Вождь неправды и тьмы — миллионы людей
Что ни день, он себе подчиняет
И, в угоду ему, год от года сильней
Человечество зло совершает.
Постоянно с улыбкой на сжатых устах,
Человеческим стонам внимая,
Он над миром стоит, как солдат на часах
Сострадания к людям не зная.
По углам чердаков, там, где бедность живёт
Он в убогом является платье,
Принося за собой и страданья, и гнёт,
Вызывая повсюду проклятья.
В этих мрачных углах мать родная подчас
Дочь, в угоду ему, продавала,
Полупьяного сына рука там не раз
Нож в родного отца запускала...
Много жертв там ему человек приносил
Отуманенный хмеля угаром,
Много-много здоровых, нетронутых сил
Преждевременно сгибло там даром.
Всех злодеев земли и страшней, и грозней,
Всех искусней владея булатом,
Он зовётся на жалком наречье людей
Сыном Лжи и Порока — Развратом.
На работу вставая по ранним утрам,
Поздней ночью работать кончая,
Целый день по холодным и грязным углам,
Ходит он, нищету развращая.
Одному он про прелесть богатства поёт,
Про могущество чудное злата
И бедняк, им смущённый, нож в руки берёт
Убивать отправляется брата.

Выпуск восемнадцатый:

Говорят, что любовь опьяняет, а брак отрезвляет.

Говорят, что время поглощает труд, а лень поглощает время.

Говорят, что жизнь — это кафешантан с клоунами и артистами.

Говорят, что все люди — это актёры, и притом незнающие своей роли.

Говорят, что многие, став вверх ногами, думают, что они перевернули свет кверху дном.

Говорят, что философия — это наука завираться логически, а диалектика — только по правилам.

Говорят, что любовь — это «наследственная» болезнь, а вот глупость — это болезнь «неизлечимая».

Говорят, что журналистику теперь бранят многие, даже и те, которые не читают ни одного журнала.

Говорят, что кулисы, как в театре, так и в жизни, возбуждают часто более любопытства, чем сама сцена.

Говорят, что честное слово, это — расписка в получении денег в долг, который очень редко оплачивается

Говорят, что, задумавши изменить своему мужу, женщина всегда колеблется... но только — в выборе поклонника.

Говорят, что в женщине красота без выражения — тоже, что крючок удочки без червяка: ловимые подойдут, понюхают и отойдут прочь.

Говорят, что в одном доме поймали воришку, забравшегося в квартиру. Воришка объяснил, что он забрался для того, чтобы только погреться.

Говорят, что жена некоего чиновника-старичка пропала без вести и оказалась потом найденною в полузамерзшем состоянии, в квартире одного молодого человека.

Засвирепствовала вьюга,
Ветер злится и бушует,
Рой вопросов неотвязных
Ум томит мне и волнует.
Отчего порою зимней
Не цветут в полях фиалки?
Почему нам так любезны
Взбучки, встряски, драки, свалки?

Отчего так расплодились
На Руси святой кокотки?
Почему мы жить не можем
Без скандалов, карт и водки?
Почему в наш век гуманный
Часты так убийства, кражи?
Отчего кассиры любят
Заграничные вояжи?

Почему в начальных школах
Не введен язык латинский?
Отчего народ наш беден
И богат — Иерусалимский?
Отчего так люты лица
Прокурорского надзора?
Почему блуждает пресса
В дебрях скуки, лжи и вздора?

Почему собранья земцев
Не мыслимы без дебатов?
Почему проходу нету
От жидов и адвокатов?
Рой мучительных вопросов
Ум томит, гнетёт, волнует;
За окном моим немолчно
Вьюга злится и бушует.

(Греческий мотив)

В лабиринте жизни скучной
Жить становится скучней;
Вот зачем я, злополучный,
Не блаженный грек — Тезей?

Минотавра — скуку злую —
Я отважно-б победил,
Ариадну дорогую —
Вечно-б пламенно любил.

Но, увы! Не сбыться чуду;
Ариадну встретить — бред;
Много ниток вижу всюду,
А волшебной нитки нет...

(Правдивые истории)

Он был старик, богач большой,
Ты — красотою вся блистала,
Он полюбил тебя душой,
И.... на любовь ты отвечала.
Ты уверяла, что его
Ты любишь сердцем и душою...
Мазепой назвал я его,
Тебя-ж — Мариею второю.
Я в том почти не погрешил,
Но... как судьба переменяла,
Он — как Мария нежен был,
Ты — как Мазепа изменяла.

Говорила в детстве бабушка, бывало:
— Ночью бойся речки, как ворога злого:
Ты на ней увидишь страшного не мало, —
Хитрую русалку, деда водяного.
Но за то, поутру, умывайся смело
В той же самой речке свежею волною,
Из неё напейся и потом за дело
Принимайся живо с бодрой головою!
Бабушкины сказки разгадались рано,
Взгляд на реки ныне вовсе не таковский:
Вспомнишь поневоле о самоохране,
Вспомнишь, что промолвил наш лесник Азовский.
И ни днём, ни ночью к речке не подступишь,
Сам вкусив, хоть каплю, мудрости ученой,
А скорей на деньги, если нужно, купишь,
Пощадив здоровье, влаги кипяченой.